Нет, ну, я в общем-то в своем репертуаре: создала новый блог, сломала комп, забыла пароль. А рассказ-то, наконец, дописала. Впрочем, может только 2 редакция его, не знаю. Может чего еще добавлю. Хочу критики — объективной, фразы типа «утебя текст несвязный» не приму и не пойму. Прошу не стиль письма критиковать, а содержание рассказа. Сюжетную его сторону. Имена, название, ситуации, аллюзии — разберите все на винтики и шурупы.

Медея.

рассказ

I

Людмила. Люда. Людочка. Маленький, светящийся, светлый ангелочек была эта Людочка. Белокурая, с маленьким носиком-туфелькой и пухленькими губками, вот такая она была Людочка. Правда было Людочке уже далеко за тридцать. 

С самого детства Людочку, иначе как Людочкой никто и не называл. Всегда Людочка. Будто она в заложниках у собственного имени. 

Вот с братом Людочки все было понятно сразу: Николенька — в три года, Николаша — в шесть. А в тридцать — Николай Сергеевич. Успешный шоумен, кажется так сейчас говорят. А Людочка что? Людочка все время Людочка. Этакая маленькая рыбацкая лодочка на волнах жестокой жизни. 

Людочка-Лодочка, не правда ли смешно звучит? И флейта Людочкина смешно всегда звучала, и должность — работник дома культуры, тоже как-то смешно звучала. И все у этой Людочки было смешное. И домик Людочкин, и занавесочки в нем. И даже серьезный разговор о прочитанной, на досуге «иллиаде», звучал из ее уст смешно. 

Такая она была Людочка. Вневременная. 

И ни капли современности в Людочке не было. Она любила старые твидовые юбки и блузки с рюшами. Синий чулок, про таких говорят. 

В правой руке Людочка несла футляр с флейтой, а левой прижимала к груди очередную книженцию. И никогда ни детектив, ни любовный роман. 

Каждую среду Людочка, надев парадное (в действительности же, такое же старое и твидовое) платье, отправлялась к брату в гости на Красную Пресню. Там у него, успешного шоумена, всегда собиралась куча народу. Политики, банкиры, художники, певцы и прочий «бомонд». 

Все они казалось, смеялись над Людочкой. Нелепая какая-то, стояла она посреди комнат, с очередным томиком Ахматовой или Цветаевой. 

— Читаешь? — Подошел как-то раз к Людочке, какой-то массмедиа.

— Угу. — Кивнула Людочка головой. Будто бы, она просто так стояла с книгой в руках. 

— А Минаева читала? — Не отставал он.

Людочка с минуту подумала, она еще не была на короткой ноге с современною прозой. 

— Вы, наверное, имеете ввиду Санаева? — Переспросила она. Но массмедия лишь покрутил пальцем у виска и бросив что-то вроде «стыдно не знать», удалился. 

Круг общения Николая совсем не нравился Людочке, но в другие дни он ее не приглашал, так что приходилось терпеть. Да и иногда, когда приезжали иностранные гости, брат просил сестру сыграть что-нибудь на флейте. Уж очень иностранцам нравилась Людочкина флейта. 

Звучала она и вправду хорошо, по особенному как-то. И картинки, во время ее игры, представлялись разные: вот соловушка на ветке щебечет, вот ручеек быстрый журчит, а вот горлица потеряла птенчика. Только никому эти соловьи да горлицы по-настоящему важны не были.  Кроме Людочки, конечно. 

Сегодня была среда и вот не задача — парадное платье дало трещину. Осматривая его Людочка понимала — платье давно уже не парадное. Попротерлось, поизносилось. А Людочке нужно было играть сегодня. у Николая сегодня важные какие-то гости были. То ли немцы, то ли французы, Людочке было не важно. Все равно, думала она, их отношение к искусству давно отрофировалось. Им все равно, что именно я играю. Они не смогут отличить Вивальди от Баха, да что там, они даже от Виа Гры его отличить не смогли бы. А Людочка могла (и в этом, наверное, заключалась ее беда), да так мастерски, так точно, вплоть до ноты. 

В общем достала Людочка из копилки, (а Людочка всегда на что-то копила), несколько пятитысячных и пошла по магазинам. 

Хороших подруг у Людочки не было, у нее даже не было таких подруг, с которыми можно было бы пробежаться по магазинам. Она часто видела скучающих дамочек бальзаковского возраста, с горжетками на пальто. Они пили кофе, а рядом стояли охранники с бумажными пакетами — Armani, Dior, Versage. Вот и Людочка, отчего-то решила, что ей непременно нужен такой пакет. 

Словно дикая, зашла Людочка в ЦУМ. Как все изменилось тут с последнего дня рождения мамы. Людочкина мама ушла из жизни рано, Людочке не было и двадцати. В свой последний день рождения она привела их в ЦУМ и они ели мороженое, из железных таких мисочек на длинной ножке. Сейчас в таких уже не подают. 

Заплясали перед Людочкой цветные витрины, закружилась коммерческая карусель. (К платью нужны туфли, к туфлям — сумочка, сережки, колечко). Будто завороженная остановилась Людочка, зашла внутрь и тут все знаете, как в пошлом фильме «Красотка» девяностых годов. Окатив Людочку волной презрения, молодая пигалица-продавщица (все-таки это жуткие формы слов — продавщица, уборщица, бухгалтерша), загнусавила: «Вы вряд ли, что-то найдете здесь для себя». 

— Я хочу вот его — указала Людочка  на витрину и показала пигалице пропуск в мир роскоши — пятитысячные купюры. Не скрывая удивления девица проводила все-таки Людочку к примерочным и через пару минут ее было уже не узнать. От Людочки не осталось и следа, перед зеркалом стояла Людмила. Миниатюрная женщина, чуть за тридцать.

II

Гулять, так гулять, решила Людмила и вложила пятитысячные в кассу. 

Ей вдруг захотелось быть, как те дамы с горжетками — статусной, властной. 

Полностью преобразившись, Людмила вместе с флейтой прибыла к брату. Расстегнув свое старое пальтишко, взмахнув белокурой шевелюрой, Людмила начала играть. И на этот раз флейта ее рисовала совсем другие картины. Не было больше соловушек и ручейков. Были зеленые дубы и были горы, и русалки, и даже избушка на курьих ножках с бабой-ягой. 

После своего выступления Людмиле почему-то стало неловко. Она приковывала взгляды мужчин и это чувство было ново для нее.  Особенно долго смотрел на нее один политик, из новых, молодых. Подойти он пока не решался, просто смотрел. Перешептывался о чем-то с ее братом. Спустя пару часов оба двинулись к мягкому диванчику, на котором обосновалась Людмила. (Туфли ужасно ей жали, а каблук был невыносимо высок, хотелось скорее сбросить их и обуть свои привычные лодочки с каблучком-рюмочкой). 

— Людочка… — То ли от того, что брат слишком сладко пропел ее имя, то ли по какой-то другой причине, Людмилино имя сильно резануло ей слух и форма эта стала ей жутко неприятна. — Людочка, это Руслан. Он — голос брата стал на тон тише и он подался вперед, наклонившись над Людмилой. — Глава посольства во Франции. 

Закрутилась, завертелась вереница Людиного счастья. Запела синяя птица удачи. Веретено страсти неминуемо начало свой бешеный бег. 

Цветы, конфеты, брильянты и изумруды — все для нее, все для Людмилы. Все хорошее, впрочем, имеет свойство заканчиваться. Посол уехал в свое посольство. Писем не писал. 

А Людмила… Людмила...

III

Она полулежала в полуполной ванне. На старой стиральной машинке марки «Волжаночка», покрытой, некогда еще матушкой их, клеенкой, розовой в цветок сиротливо лежали тонкие тест-полоски. В глазах Людмилы читался страх, безысходность и безумие. Она была беременна. 

Дрожащими руками Людмила набрала номер брата. Ошеломляющая новость поначалу обрадовала Николая Сергеевича, (он, конечно, видел в этом свою выгоду), и пообещал связаться с Русланом «дабы обдумать дальнейшие действия»

Незамедлительно, на следующий день Людмила, будто блаженная побежала в женскую консультацию и записавшись на прием к врачу, стала терпеливо ждать новостей. Последние не заставили себя ждать, свалившись как снег на голову в жаркий июльский день. 

Звонок в дверь. 

— Проходи. — Добродушно сказала Людмила, пропуская высокого мужчину в дом. Не разуваясь он прошел по светлому ковру и воцарился на диване. 

— По делу давай. Он не мой. — Людмила так и опешила, «как же не твой?» подумалось ей, но она лишь нелепо открывала и закрывала рот. — Я не знаю где ты там лазила. Я тебя полтора месяца не видел. К врачу ты ходила?

— Нет еще. — Пролепетала смущаясь Людмила. — В понедельник иду. 

— Вот в понедельник и поговорим. — Растворяясь в дверном проеме рухнул Людмилин счастливый конец. Ах, как же сейчас ей хотелось вновь стать Людочкой. Напялить нелепое платье и сыграть на флейте сюиту, но нет, она не могла. 

Николай Сергеевич обещался вновь поговорить с Русланом, но при категорическом отказе последнего, посоветовал, да нет скорее строго наказал беременность не сохранять и не унижаться. Нищету не плодить. 

Понедельник принес только радостные вести — беременность подтвердилась, сроки сошлись. Да только Руслану до того не было никакого дела. Осмелившись, а может набравшись наглости Людмила набрала номер сестры Руслана и, свалив на нее часть проблемы, попросила сестрицу образумить брата. Через пару часов он вновь оказался на пороге. 

— Чего ты хочешь от меня? — Кричал Руслан, нервно расхаживая по комнате. — Как ты не понимаешь? МНЕ ВСЕ РАВНО. Ты можешь делать все, что хочешь. Он не мой. Звони его отцу, а моих родственников не трожь. Они тебе никто. Не знакомые люди.

— Ты понимаешь на что толкаешь меня? На убийство! А я не хочу. Неужели нет другого варианта? Растить, воспитывать, быть семьей?

— Я такого варианта не вижу. Я не хочу быть с тобой. Ты мешаешь мне заниматься своими делами. Жить мне мешаешь. Прошу, уйди из моей жизни. 

— Хорошо. Уговаривать я никого не собираюсь. Просто знай, что это будет на твоей совести тоже. 

— И будет!

— Господи, какой же ты злой. — Уже в дверях заметила Людмила. — Удачи тебе. — Пожелала она, закрывая дверь и услышала — и тебе тоже!

Смыть с себя скорее остатки этого разговора. Все решено. Завтра она пойдет к врачу и скажет о принятом решении. Она убьет ребенка. 

Она полулежала в полуполной ванне. Пропускала воду сквозь пальцы, терла ладони мочалкой и хозяйственным мылом — пыталась смыть кровь, что видела на своих руках. Кровь маленького нерожденного Кирилла, маленького плодного яйца, что так стремительно развивалось в ее чреве. 

Отчего-то ей казалось, что эмбрион именно мальчик, а имя Кирилл она услышала из телевизора и оно пришлось ей по душе. Конечно, Людмиле было жалко ребенка, ведь он ни в чем не виноват, но оставлять себе ребенка такого человека не хотелось. 

Беременность не приносила Людмиле никакой радости. Ее все время тошнило, любимые продукты стали ненавистны и всюду чудились мерзкие запахи. «Беременность должна быть в радость» говорила Людина мама, " А не так чтоб..." и замолкала. А Людочка стой и гадай — как это не так чтоб? Теперь понимала. 

Молилась Богу каждый день, пытаясь оправдать свое решение. Грех есть грех, никуда не денешься. 

Две недели прошли для Людмилы, как в тумане. Литры крови сданы, сердце не барахлит, узи толковое, за 750 рубликов. Вот заветное направление в кармане. А ночами не спит. В подушку плачет и Богу молится: «Отче наш! Иже еси на небесех, да святиться имя твое, да приидет царствие твое, да прибудет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наши яко же и мы оставляем должникам нашим и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко твое есть царство и сила отца и сына и святого духа ныне и присно и во веки веков. Аминь». Перекрестится и начинает каяться. Да только знает, видит от греха не уйти ей. 

В то утро она предприняла последнюю попытку — сфотографировала направление на медаборт и отправила Руслану в соц сети. Звонок раздался не замедлительно. Говорить уже не хотелось, но трубку она взяла. 

— Так это значит правда?

— А ты думал я шутки шучу?

— Я не поверил сразу, ты прости. Давай решим как-то вопрос, я помогать буду, деньгами там. 

— Мне не нужны твои деньги Руслан. И ты мне тоже не нужен. И ребенок твой — не нужен. 

— Так чего же тебе надо?

— Сказать, что нет в мире никого злее, чем мать, которую вынудили убить свое дитя.