Она была красивой. Многие это подчеркивали. Ей говорили об этом на станциях метро, в кафе и барах, даже за ее спиной. Иногда вслед показывали пальцем — мол, посмотри какая цаца — крааааасивая.

---

Именно так с придыханием и долгим -а- краааасивая.  В тишине ночных комнат, на шелковых простынях, она была словно белая лебедь — не извивалась как шлюха и не дергалась как школьница, во время первого секса с прыщавым одноклассником на подоконнике замызганного подъезда рядом с надписью «Петька — лох». Она была красивая. Сбрасывая платье, медленно набирая темп она брала то, что ей было нужно и уходила. Уходила тоже красиво, как в элитных фильмах или книгах. Изредка бросала, растянувшемуся на постели барсу «сегодня на троечку». 

Даже жила она красиво. Квартирка на углу Малой Бронной — прикупил то ли пятый, то ли седьмой ухажер, а может и вовсе чья-то жена, в качестве «отступных». Дорогой алкоголь, элитные сигареты. Курила она только картье, по цене 2600 за блок, заказывала их прямо из Англии, пила только джин Гордонс по 1200 за бутылку.  В отличие от других «красивых», эта была умна. Закончила МГУ, по направлению филология, СпбГУ по направлению искусство. Работала в галерее классической фотографии на саввинской набережной. Водила альфа ромео 147, тоже чей-то подарок. 

Казалось бы и красивая, и умная, такие не остаются одни. Но она не вюблялась. Или хотела что бы так казалось. Нет был там один, то ли Андрей, то ли Антон, не припомню сейчас. Рассказывать про него она не любила. Вскользь упоминала как-то, мелочи...«А вот он бы сказал, что это клево, но не так клево, как ты подумала, а клево в значение глупо». " А вот у него часы такие были, на стальном ремешке, вроде армейские, ну это он так думал". «А вот я в нем любила… а к черту плесни-ка мне еще Гордонс, запить таблетку.» Без сомнения она его любила, но это чувство она в себе закопала так глубоко, что окружающие его не видели, те кто знал об этом — забыли, а те кто еще помнил — уже не верили. По воскресеньям она ходила в караоке, директор-армянин говорил видя ее «вах, краааасивый» и позже провожал глазами с очередной «жертвой» культа «краааааасивости». 

Как-то, в январе, она пришла ко мне, с бутылкой Гордонс, венгерской салями и вся в слезах. Молча прошла на кухню, достала бокалы и залпом выпила. Посмотрела в пустой стакан и сказала «только никому об этом не рассказывай». Даже в момент этой слабости она была крааааасивая, именно так с придыханием и долгим -а-. Спустя еще полбутылки она наконец заговорила. 

"- Он вернулся.

— А надо ли?"

Снова молчание. Она думала. 

"- Ты знаешь, что бы я сейчас не сказала, мы обе уверены — надо.

— Зачем не сказал?

— Нет." 

Тишина. Мерное гудение холодильника. Голубоватый свет энергосберегающей в люстре.

"- Пошли. Нам пора. 

— Куда?

— Подальше отсюда. Возможно, придется проехать несколько кварталов."

Выйдя в прихожую, она сплозла по стенке, села на пол и закрыла руками голову. 

«Объявляю сезон отчаянного блядства открытым.»